ОЛЕГ БОГАЕВ

ОЛЕГ БОГАЕВ

СЕРЫЙ

Пьеса в двух действиях

Действующие лица:

СЕРЫЙ, начальник уездного ЧК («Чрезвычайки»)

ДУБЕНКО, комиссар уездного ЧК

ЗАДКО, секретарь партячейки

БЕСПАЛОВ, командир 1 спецотряда

ХРИСТОЛЮБОВ, он же Безбожный, командир 2 спецотряда

ДРЫЛИН, командир 2 спецотряда

ЕРОШКИН, маленький боец

РЯДОВЫЕ бойцы ОГПУ

РУБАШКИН, агитатор

МОНАШКА

ФОТОГРАФ

СВЯЩЕННИКИ, НАСТОЯТЕЛИ, МОНАХИ, ДЬЯКОНЫ Святогорского уезда

ГОРОЖАНЕ

Действие происходит в уездном городке в 20-е годы XX века и в наши дни.

Ночь.

Площадь перед церковью.

В церкви праздничная служба.

Залаяли дворовые собаки, в начале улицы послышался шум: конский топот, свист, грохот колес. Что-то приближается.

На площадь стремительно въезжают четыре запряженные телеги с пулеметами «Максим». В каждой повозке красноармейцы, у каждого винтовка и пулеметная лента через грудь. Возницы изо всех сил тянут вожжи, кони зло хрипят, хотят встать на дыбы, но новые удары заставляют лошадей прервать бег.

Тишина. Комиссар в кожаной куртке и шлеме слезает с телеги, чертыхается, разгибает спину, закуривает, смотрит на церковь, оглядывается по сторонам, городок спит.

Комиссар знаком подзывает одного из бойцов. Из телеги выпрыгивает маленький и шустрый боец, подбегает, комиссар ему что-то тихо говорит, тот со смехом кивает головой, и так же шустро и проворно взбегает по ступеням вверх и исчезает за тяжелыми вратами церкви.

Комиссар глядит на часы, вдруг все пространство площади наполняется пасхальным и радостным колокольным звоном.

Комиссар дает знак, возницы разворачивают телеги, красноармейцы направляют пулеметы и ружья на церковные врата, берут на прицел.

За каменными стенами церкви слышен радостный шум, праздничная сумятица, и вдруг врата раскрываются, появляются свечи, лица, голоса, крестный ход идет вниз по ступеням.

Пулеметная и оружейная очередь на мгновение заглушает звон колоколов. Красноармейцы стреляют по фронтону церкви поверх людских голов. Тишина. Люди на ступенях церкви замирают от изумления, на головы сыплются куски штукатурки и отбитого кирпича.

КОМИССАР (людям). Ра-а-а-аз-о-йтись!

Густая толпа прихожан мгновенно рассеивается, в крестном ходе остается человек пять.

СВЯЩЕННИК. Что вы сказали?..

ПУЛЕМЕТЧИК (со смехом). Оглох!

Красноармейцы смеются.

ПЕРВЫЙ БОЕЦ (священникам). Пошли, суки!

ВТОРОЙ БОЕЦ. Отцы, вам говорят!!!

КОМИССАР. Граждане! Разойтись!

Пауза. Крестный ход смотрит в недоумении.

Красноармейцы перезаряжают винтовки и пулеметы.

КОМИССАР. Для глухих повторяю! Церковь закрывается! Все! Повторять не люблю!

ПУЛЕМЕТЧИК. Эй ты, блядь, дура с ребенком! На хер ушла, зацеплю!

Женщина не понимает, стоит рядом с дьяконом, держит ребенка на руках.

Опять проснулся колокол, заполняя праздничным переливом всю площадь.

Крестный ход снова запел, сначала тихо, все громче и громче, продолжают спускаться по ступеням вниз. Комиссар дает знак. Красноармейцы поднимают винтовки, разом палят в арку колокольни, звон обрывается. Крестный ход замедляет шаг, но продолжает спускаться вниз.

НАСТОЯТЕЛЬ. Христос Воскресе…

КОМИССАР. Стоять, я сказал!!! Кто старший?!!

ДЬЯКОН. Я…

МАЛЕНЬКИЙ БОЕЦ (выбегает из врат, рот полный пасхальных яиц). Не-е… Вот у них старшой!!! Поди-ка старче сюда… (Толкает настоятеля.) Прячется, падла… (Бьет настоятеля кулаком в лицо, хватает за бороду, валит с ног.) Ты старшой?! Ты старшой?!

НАСТОЯТЕЛЬ (испуганно). Я! Я!

КОМИССАР (тушит папиросу). Ладно, кончай…

ПУЛЕМЕТЧИК. Пллли!!!

Красноармейцы отчаянно стреляют по людям из винтовок и пулеметов, крики. Маленький боец, ловко изворачиваясь от пуль, со смехом бежит к своим.

Дым рассеивается, кровь, в куче мертвых тел плачет ребенок.

Красноармейцы буднично едят пасхальные яйца.

ПУЛЕМЕТЧИК. Слыхали ж, я ей говорил…

ВТОРОЙ БОЕЦ. Сама виновата.

ПУЛЕМЕТЧИК. Может ребенка возьмем?

ТРЕТИЙ. Видать у тебя сиська имеется?

ЧЕТВЕРТЫЙ. Ага, хер до сюда!

Красноармейцы смеются. Появляется фотограф.

ФОТОГРАФ. Секунду, товарищи! Замираем… (вспышка, делает снимок.)

КОМИССАР. Ладно, поехали дальше.

Уездный городок Святогорск N-ской губернии.

Переправа у большой реки. Здесь телеги, скот и местные жители. Ждут паром.

СТУДЕНТ. Солнце-то как напекает…

МАЛЯР. Лето будет урожайное, знать.

МОЛОЧНИЦА. Слыхали, ночью на Кузнечной-то улице?

ПРАЧКА. Дак как, у меня Яшка поехал могилы копать.

ПАРОМЩИК. Ровно как зайцев всех людей отстреляли.

ДОКТОР. Люди в порядке. Отстреляли тока церковных.

БАБА. Улица-то богатая. И приход.

МЯСНИК. Сами поди виноваты.

ДВОРНИК. Вот как бывает. Малость город к реке – и уже побогаче людишки. Все дома расписные… А их церква как царский дворец, не ровня нашей.

ВТОРАЯ БАБА. Настоятель ихний в бричке катался… Как барин едет, гордый и злой… И крест у него золотой до пупа…

МОЛОЧНИЦА. Ой, девоньки, да… Как-то я на Кузнечной деток крестила, дак до чиста обобрали…

БАБА. Богу служат, а совести никакой.

ПАРОМЩИК. Есть правда, видать, на земле. Дослужились, рясы продажные…

СТУДЕНТ. Докатались…

ПРАЧКА. Ага.

ДОКТОР. Все батюшки разные. Жить надо скромней.

БАБА. Это уж да… Жить у нас на Болотной. Вон наш отец Никодим… Все для людей, все для прихода… И с новой властью ладит. Не гордый.

ПЕРВАЯ БАБА. Глянь, чего это там???

Смотрят вдаль, вдруг оглушительный взрыв. Столб пыли.

СТУДЕНТ. Нашу церковь… взорвали…

Здание бывшего монастырского подворья.

Бывшие кельи – сейчас кабинеты членов чрезвычайного комитета.

Отдельно стоит часовня – она переделана в помещение для начальника уездного отдела ЧК («чрезвычайки»). Тут начальник работает, спит и ест. Иконопись на стенах закрашена наспех известкой. На стене портрет Ленина в золотом окладе. У окна огромный диван, все завалено золотыми предметами религиозного культа. За столом товарищ Серый – он главный, перед ним комиссар Дубенко.

СЕРЫЙ. Ладно, поехали дальше. Сретенская… на Кузнечной…

ДУБЕНКО. Вычеркивай.

СЕРЫЙ (вычеркивает, читает). Церковь святого Алексия… на Болотной…

ДУБЕНКО. Вычеркивай.

СЕРЫЙ (вычеркивает, читает). Непорочного Зачатия Пресвятой Девы… На Окраинной.

ДУБЕНКО. Вычеркивай.

СЕРЫЙ (вычеркивает, читает). Храм обретения головы Иоанна Предтечи…

ДУБЕНКО. Вычеркивай…

СЕРЫЙ. Церковь Петра и Павла… Деревня Филипповка…

ДУБЕНКО. Вычеркивай.

СЕРЫЙ (вычеркивает, читает). Церковь троицы Живоначальной… деревня Ильинка…

ДУБЕНКО. Вычеркивай.

СЕРЫЙ. Все?

ДУБЕНКО. Пока – все.

СЕРЫЙ. Плохо. Сорок церквей и приходов в неделю. Губчека ждет других результатов.

ДУБЕНКО. Дороги подсохнут – пойдет поживей. А с городом что… Две церквы осталось!

СЕРЫЙ. А Александро-Невский собор у моста?

ДУБЕНКО. Щас едем туда… (Выходит.) Игнат, собирайся!..

СЕРЫЙ. Стой!..

ДУБЕНКО. Чего?

СЕРЫЙ. Я сегодня мать видел.

ДУБЕНКО. Кого?

СЕРЫЙ. Мать.

ДУБЕНКО. Чью?

СЕРЫЙ. Да свою!

ДУБЕНКО. И чо???

Пауза.

СЕРЫЙ. Она давно померла. А сегодня вышел с квартиры, решил пешочком пройтись, утро, морозец… иду, вдруг мать впереди… В пальтишке своем и платочке… Лихо мне сделалось, знаешь… Давно померла.

ДУБЕНКО. Обознался, бывает.

СЕРЫЙ. Да не, она оглянулась, на меня поглядела… И говорит…

ДУБЕНКО. Чо говорит?..

СЕРЫЙ. Матерно.

ДУБЕНКО. Матерно???

СЕРЫЙ. Я, - говорит - чертова мать. - И ушла.

Пауза.

ДУБЕНКО. Ночью спал? У меня такое бывает. Голубей вижу с человечьими головами. Не поспишь, и привидится как на яву черте какое…

СЕРЫЙ. Я не устал.

ДУБЕНКО. Ты устал. Все мы устали.

СЕРЫЙ. Что поделать, работа наша такая.

Дубенко уходит.

Входит маленький Боец с нагрудным крестом и разорванной цепью.

ЕРОШКИН. А, золото, а?

СЕРЫЙ (смотрит крест). Скока вас надо учить?! Вы чо, золото от говна не различаете?!

ЕРОШКИН. Дак я…

СЕРЫЙ. Надо зубами скрести… (пробует на зуб крест.) Выкинь в помойку… У меня из-за вас зубов уже нет! (Выталкивает красноармейца в дверь.) Убирайся отсюда!

За окном шум.

СЕРЫЙ (открывает окно, кричит). Христолюбов, ты чо?! Зачем ты трупы привез?!

ГОЛОС. Монахи. Семь штук!

СЕРЫЙ. На кой они мне?!

ГОЛОС. Сказали – живых или мертвых.

СЕРЫЙ. Вот дура!.. Вези, куда хошь! Убирай их отсюда, убирай, я сказал!!! (Смотрит в окно, садится за весы, взвешивает, записывает). Чаша святых даров – двести грамм – штука, дароносица золотая – 120 грамм… десять штук, кадилы – восемнадцать, кресты золотые нагрудные – пять, кресты ручные – двенадцать… (записывает.)

В окно стучится голубь. Серый оглядывается.

Открывается дверь, конвойный вводит священника.

СЕРЫЙ. Опять привели?.. Да на кой вы мне водите этих козлов бородатых?!

КОНВОЙНЫЙ. Сами ж велели…

СЕРЫЙ. А, этот… Давай, проходи.

Конвойный закрывает дверь, священник растерянно стоит.

СЕРЫЙ. Сядь вот сюда. Да не сюда, жопа!

Пауза.

СЕРЫЙ. Ну, чо бледный такой?.. Вас там чо, в подвале не кормят?! (Смеется.) Расстегаев там, пирогов, грибочков с сметанкой? Нет, да?.. Ничего, видишь, у тебя пузо какое… Жрал поди в прок? Я говорю – жрал в прок, да?.. Всю свою жизнь хлеб тянул из народа. Чо хотел?

ОТЕЦ ПЕТР. Я надумал…

СЕРЫЙ. Ну, молодец… Надумал серьезно или в подвале сидеть надоело? Сколько вас там человек? Или нет, вас людьми называть стремно… Вы – черви подвальные.

ОТЕЦ ПЕТР. Много…

СЕРЫЙ. «Много». Завтра будем чистить ваши ряды! Новой партии освободить помещение.

ОТЕЦ ПЕТР. Я решил…

СЕРЫЙ. Давно бы так. Ты же наш, крестьянский. Как тебя…

ОТЕЦ ПЕТР. Терюхин Петр.

СЕРЫЙ. Петька, значит… Петрунь…

ОТЕЦ ПЕТР. Да, я раскаялся. Бога нет.

СЕРЫЙ. А куда же он делся???

ОТЕЦ ПЕТР. Не знаю. Я…

СЕРЫЙ. А вот куда он делся, если его не было – ты должен знать. Агитатор должен знать все ответы.

ОТЕЦ ПЕТР. Я узнаю.

СЕРЫЙ. Конечно, узнаешь. (Конвойному.) Ерошкин! Отведи его в шестой кабинет. Пусть Кузьмич готовит в агитку!

Городская улица.

Идет крестный ход, несут чудотворную икону, хоругви, люди поют.

Из-за угла выходит другая группа людей, идут так же организованно как и крестный ход, но у них вместо иконы – портрет Ленина, вместо молитвенного пения – гармошка, а вместо хоругви – антирелигиозные лозунги.

Крестный ход и большевистская колона останавливаются друг напротив друга.

Пауза.

СВЯЩЕННИК. Дорогу!

АГИТАТОР. Это наша дорога!

СВЯЩЕННИК. Я – настоятель Церкви Святого Андрея! А вот тебя я узнал! Бороду снял!

АГИТАТОР (всем). Народ!!! Я к вам обращаюсь! Зачем вы идете?! Нет Бога!!! Вам врут! Это говорю я – бывший священник! Человек создан для счастья земного!

СВЯЩЕННИК. Иуда!..

АГИТАТОР. Тридцать лет я служил на амвоне! Тридцать лет я обманывал вас! А неделю назад я все понял! Нет бога, нет его, нет!!!

СВЯЩЕННИК. Как же ты понял?!

АГИТАТОР. Я молился, молился! А Смерть не уходит!

СВЯЩЕННИК. Плохо молился, дурак!

АГИТАТОР. Святой отец, кто б говорил! Ты же распутник, алкаш и обжора! Я знаю! Ты же брат мой двоюродный!

СВЯЩЕННИК. Не слушайте, люди…

АГИТАТОР. Слушайте, люди, слушайте все! Я бывший протопресвитер, и я вам истинно говорю! В ваших руках не икона, а гнилая доска! Бросьте на землю ее! Бросьте, вам говорю!

СВЯЩЕННИК. Держите! Держите!!!

АГИТАТОР. Ваша икона чудес не приносит! Все – бред! Разве вы на нее не молились уже?! Молились, молились, честно скажите?! И что? Где это чудо?! Нет его! Нет!

СВЯЩЕННИК. Держите… Держите, сказал!

АГИТАТОР. Но есть чудо другое! Товарищи! Это чудо – синематограф! Синематограф! В иконе все мертво, а на пленке движется все! Дорогие братья и сестры, есть прекрасная чудная лента! Пойдемте! Зачем думать о смерти, когда можно фильму смотреть?!

ДЕТСКИЙ ГОЛОС. Синематограф!

ВТОРОЙ ГОЛОС. Синематограф!

ГОЛОС. Бесплатно?..

ДЕТСКИЙ ГОЛОС. Бесплатно!

ВТОРОЙ ГОЛОС. Синематограф!

МНОГО ГОЛОСОВ. Пошлите, чего!!!

Большая часть крестного хода уходит с большевистской колонной, немногочисленные старики и старухи поднимают икону, идут со священником дальше.

Собор.

Идет воскресная служба. Много людей.

СВЯЩЕННИК. «И воскресшего в третий день, по Писаниям… И восшедшего на небеса, и седяща одесную Отца…»

ЛЮДИ (хором). Верую!

СВЯЩЕННИК. «И паки грядущего со славою судити живым и мертвым, Его же Царствию не будет конца…»

ЛЮДИ (хором). Верую!

Входит командир Беспалов в комиссарской куртке. Идет к алтарю, расталкивая народ, за ним толпа красноармейцев с ломами и тачками, сбивают клирос.

ПЕРВЫЙ БОЕЦ. На хуй блядь, вам!..

ВТОРОЙ (переворачивая престол). Щас еще помолитесь, суки!

ТРЕТИЙ (священнику). Закрой ты ебало, мудак! (бросает напольный семисвечник.)

В толпе людей шум, испуг, суета. Комиссар встает на амвон, стреляет вверх из револьвера.

БЕСПАЛОВ. Очистили помещение!!!

Часть людей бросается на выход, другая часть прихожан изумленно смотрит на происходящее.

БЕСПАЛОВ. Постановлением Губкома Александро-Невский собор за-кры-ва-ется!

СВЯЩЕННИК. А???

Красноармейцы выламывают ломом главную икону собора. Действуют быстро и умело.

БЕСПАЛОВ (народу). Товарищи! Разойтись!

ПЕРВЫЙ БОЕЦ. Отдирай!

ЧЕТВЕРТЫЙ. Не идет!

ТРЕТИЙ. Крепче, давай… Игнат, налегай!

МУЖИК (из толпы, пытаясь помешать красноармейцам). Эй, да чего вы?!

ПЕРВЫЙ. Мужик, отъебись!

БАБА. Дурни, она же святая!.. (идет на подмогу мужику, пытается вырвать икону из рук красноармейца.)

БЕСПАЛОВ (стреляет из револьвера в мужика и бабу, те падают; лужа крови). У меня приказ! Убирать всех пособников!

Оставшийся народ бежит на выход.

СВЯЩЕННИК. Куда же вы все?!

Ерошкин выкатывает из Святая Святых тачку, наспех нагруженную церковной утварью.

ЕРОШКИН. Не густо!

БЕСПАЛОВ (настоятелю). Чо, блядь, припрятали?!

НАСТОЯТЕЛЬ. Что?..

БЕСПАЛОВ. Золото где?!

НАСТОЯТЕЛЬ. Какое???

БЕСПАЛОВ (в бешенстве). «Какое»?!! Народное!

НАСТОЯТЕЛЬ. Я не знаю… Не знаю, чего мы…

ЕРОШКИН. Ой, пизд-и-иит!

НАСТОЯТЕЛЬ. Что???

Беспалов хватает настоятеля за бороду, валит на пол, пинает ногами.

ДЬЯКОН (зовет на помощь). Люди!..

Красноармейцы так же быстро и умело сбивают иконы у алтаря, рвут завесу, звон битых окон. Работают справно и весело. Ерошкин захотел по-маленькому, отвернулся к стене, справляет нужду. Священник сидит, смотрит, крестится.

МАЛЕНЬКИЙ. Чо смотришь?.. Чо смотришь?! Чо смотришь?! (достает маленький нож, быстрыми мелкими движениями выкалывает глаза священнику, прячет нож.)

Третий БОЕЦ пытается отобрать Евангелие у дьякона, борьба.

ТРЕТИЙ. Тварь, он мне рубаху порвал! Ты чо творишь, психбольной?! (толкает, иступлено бьет дьякона прикладом в голову.)

ВТОРОЙ. Кончай, он уже дохлый!

БЕСПАЛОВ. Поехали. (Волоком тащит настоятеля за бороду.)

Появляется фотограф.

ФОТОГРАФ. Секунду, товарищи! Замираем… (вспышка, делает снимок.)

Пустой, разбитый храм.

Мертвые лежат на полу. Священник без глаз сбивчиво шепчет молитву.

Кабинет Серого. Ночь.

Здесь комиссар Дубенко, секретарь партийной ячейки Задко, командиры спецрот Беспалов, Дрылин, Христолюбов. Все лузгают семечки.

СЕРЫЙ. Ладно, дальше. Чо тут у нас… (Откашливается, смотрит на часы.) За текущий квартал нашим комитетом ликвидировано пятьдесят три церкви и прихода, пять монастырей из них два мужских и три бабских. Более двухсот сволочей в черных рясах были арестованы и подверглись суду. Нами экспроприировано пуд золотишка, изъято драгоценностей на сорок рублей, а так же прочего церковного барахла на сумму семь рублей двадцать три копейки. Хорошие темпы, товарищи, но этого мало. Надо активней.

ДРЫЛИН. Куда уж активней…

СЕРЫЙ. Мы боремся за почетное звание самого безбожного уезда. Задача большая. Вот и вперед. А теперь вопросы текучки. Дрылин, хватит чесаться. Слово даю секретарю партячейки товарищу Задко.

ЗАДКО. Граждане… ой, блядь! Товарищи! Не надо говорить, как важна наша работа по искоренению черносотенства. Народ смотрит и ждет. Однако, среди нас есть люди, которые не понимают всей важности жизни. Кто товарищу Ленину рога пририсовал? Это же богохульство!

СЕРЫЙ. Вам шуточки все??? А я поймаю. И грохну…

Долгая пауза.

Поехали дальше.

ЗАДКО. Теперь о товарище Христолюбове. (Пауза.) Ты - коммунист, ленинец, герой борьбы на фронтах, но… Командир с фамилией Христолюбов – это грубейшее нарушение. Сколько тебе, тварь, говорили выправить документы?

ХРИСТОЛЮБОВ. Некогда все. Каждый день возимся…

БЕСПАЛОВ. В сортир сходить некогда.

ДУБЕНКО. А водку жрать успеваете?

ДРЫЛИН. Вы водку не трогайте…

ХРИСТОЛЮБОВ. Ребята не спят сутками…

БЕСПАЛОВ. Да уж, ездим сто верст туда и сюда… Скачем как черти, а потом еще трупы валандаем…

ЗАДКО. Я тебе и фамилию придумал…

ХРИСТОЛЮБОВ. Какую?

ДРЫЛИН. Соплежуев…

СЕРЫЙ. Дрылин, заткнись!

ЗАДКО. Безбожный. Командир Безбожный! Как?!

ДУБЕНКО. Хорошо.

БЕСПАЛОВ. Звонко…

СЕРЫЙ. Ты бы и себе фамилию сочинил, а то ведь коммунист Задко – подозрительно.

ЗАДКО. Я не Задко, я – Садко! Ты сам переделал!

Все смеются.

СЕРЫЙ. Кончай смехуечки. Нам много надо учиться. Вот Дубенко. Он умеет убивать людей так, что выстрела не слышно. Поделись, чо за секрет?

ДУБЕНКО. Да ничо тут такого. Надо заставить открыть рот и стрелять туда вплотную. Меня только тёплой кровью обдаёт, как одеколоном, а звука не слышно.

СЕРЫЙ. Давайте текучку. Сколько отцов в нашем подвале?

БЕСПАЛОВ. Полста где-то.

СЕРЫЙ. Надо решать.

ДУБЕНКО. Решаем. Уже траншеи копают.

СЕРЫЙ. План есть?

ДРЫЛИН. А чо там планировать? Вывели, отстреляли и в землю.

БЕСПАЛОВ. А патефон дадите?

СЕРЫЙ. Ты бы лучше про лопаты спросил.

ХРИСТОЛЮБОВ. А монашек-то привезут? Вы ж обещали!

СЕРЫЙ. Ладно, будет вам праздник. Старух передать агитаторам, а молодых не шумя полюбовно и нежно.

БЕСПАЛОВ. В подвале? У меня срака замерзнет.

ДУБЕНКО. А тебе чо, кровать в кабинете поставить?

ХРИСТОЛЮБОВ. А мне в подвале даже сподручнее... Но у меня бойцы простуженные есть.

БЕСПАЛОВ. Твои бойцы ебаться долго не смогут.

ХРИСТОЛЮБОВ. А твои зато коз дерут, комиссар видел.

ЗАДКО. Уроды, закнитесь! Спать все идите.

ДРЫЛИН. Во скока завтра начнем?

СЕРЫЙ. В пять.

ДУБЕНКО (смотрит на часы). Уже пять!

БЕСПАЛОВ. Ни фига засиделись!..

ХРИСТОЛЮБОВ. Опять за работу…

ДРЫЛИН. Блядь, вовсе не сплю!

ЗАДКО. Пошли.

Все встают.

ХРИСТОЛЮБОВ. Дрылин, ты чо, блин, завшивел?

ДРЫЛИН. Не знаю, в голове острое чо-то…

БЕСПАЛОВ. Рога как у Ленина прут!

Смеются. Уходят.

ДУБЕНКО. Десять команд по шесть человек.

СЕРЫЙ. Пусть бьют порасчетно.

Берут оружие, выходят.

Бойцы выводят священников из подвала, те идут через оцепление.

Ранее утро. Монастырский парк.

Командиры ставят колонну священников к краю рва, выстрелы.

Священники вскидывают руки как испуганные дети и замертво падают в яму. Ставят новую колонну, другие священники так же безропотно становятся у рва, молятся, все повторяется снова и снова.

На патефоне пластинка, сладкий женский голосок поет «Камаринскую»:

Эх, ты, Сукин сын камаринский мужик

Навалил в штаны, по улице бежит…»

В опустевшем подвале стоят Дубенко и Серый, глядят на стену. На стене светится лицо Богоматери.

СЕРЫЙ. Дай огонечку… (Прикуривает.)

Сверху доносятся выстрелы.

СЕРЫЙ (глядит на изображение Богоматери, с сожалением). «Художники»… Такую стену засрали… Надо позвать маляра, чтоб закрасил.

ДУБЕНКО. Не уследили, кто-то краски пронес!

Изображение Богоматери на стене едва светится.

СЕРЫЙ. (смотрит). Это не краски…

ДУБЕНКО. А чо?

Пауза.

Стреляют в лицо Богоматери, в один глаз и в другой.

Ранее утро. Дом через дорогу. Комнатка на первом этаже. Слышна пальба.

ЖЕНА (глядит в окно, крестится, будит мужа). Вась… Вась! Не спишь?

МУЖ. Ну?..

ЖЕНА. Глянь, в небе мужик какой-то…

МУЖ. Дура, у тебя одни мужики на уме… Это облако… Дым… Опять чо-то жгут…

ЖЕНА. Слышь, палят и палят. Это они церковников бьют.

МУЖ. Достали! Всю неделю в цехе горбатишься, а в выходной долбят и долбят!

ЖЕНА. Вась… Вась!

МУЖ. Ну чего?!

ЖЕНА. Боюсь я… Опять Муська принесет человеческое мясо… Ты бы пошел там, сказал, чтоб рыли поглубже…

МУЖ. Дай спать! Отвали!

Одна из городских площадей.

Толпа народа глядит, как Дрылин ловко лезет по веревке на купол церкви, вот-вот упадет.

Народ наблюдает за происходящим как в цирке: Дрылин оступился – народ ахает, Дрылин схватился за крест – народ дает возгласы одобрения. Наконец Дрылин накидывает на крест веревку, другой конец кидает вниз Ерошкину, тот с отрядом бойцов тянет крест с большим усилием.

Крест скрипит, но не поддается. Тут красноармейцам помогают мужчины и бабы из толпы. Наконец что-то в кресте надломилось, и он с грохотом падает вниз.

Все счастливы.

Появляется фотограф.

ФОТОГРАФ. Секунду, товарищи! Замираем… (вспышка, делает снимок.)

В стороне две женщины на лавке, сидят, наблюдают:

ПЕРВАЯ БАБА. Чо невеселая, Фекла?

ВТОРАЯ. Всю жизнь на воскресные службы ходила, в церкви стояла, а теперь сидьмя как прокаженная.

ПЕРВАЯ. Ну дак встань и стои.

ВТОРАЯ. И чего? Молиться же надо.

ПЕРВАЯ. А ты и молись.

ВТОРАЯ. Одной несподручно.

ПЕРВАЯ. Вместе давай.

Пауза.

ВТОРАЯ. Тут чо ли?

ПЕРВАЯ. Ко мне в дом пойдем. У меня икон много, помолимся, и чаю попьем.

ВТОРАЯ. Чо ж молиться без бога? Мне Бог нужен. У тебя в горнице бога-то нет!

ПЕРВАЯ. А где он есть?

ВТОРАЯ. В церкви.

ПЕРВАЯ. Ты там его видела? Видела?! Откуда ты знаешь? Думаешь, просто так новая власть церкви-то прикрывает?!

ВТОРАЯ. Бог есть, как же без Бога?!

ПЕРВАЯ. «Есть». То-то ты всю войну молилась, чтобы твой муж не погиб. А он погиб. Да и я, дура, всю Гражданскую била поклоны, чтобы сын не сгинул в Гражданской. И чо? Ты вдова, я без дитенка.

Кабинет Серого.

Здесь комиссар Дубенко, секретарь партийной ячейки Задко, командиры спецрот Беспалов, Дрылин, Христолюбов. Пьют чай из самовара. Накурено.

Слышно как на улице кто-то долбит кувалдой что-то огромное и гулкое.

СЕРЫЙ. Чо там?..

ДУБЕНКО. Ерошкин колокол бьет.

СЕРЫЙ. Полчаса дрочит и дрочит… Чо ж, он разбить его что ли не может?!

ХРИСТОЛЮБОВ. Не может…

ЗАДКО. Блядь, руки из жопы растут! Не могу в такой обстановке.

ДРЫЛИН. Надо знать, куда бить! (выходит.)

СЕРЫЙ. Ладно… Начнем. Давай, партячейка!

ЗАДКО. Граждане… Ой, блядь товарищи! На повестке личное дело товарища Дрылина!

Видно в окне, как Дрылин подходит, берет у бойца кувалду, и одним умелым ударом разбивает колокол. Гул и тишина.

СЕРЫЙ. В великое время проживаем, товарищи. Нам всем выпало счастье рожать новый мир. Но как говорит нам Ильич: «мы – строители жизни, а у строителей все чистым должно быть. И лицо, и душа, и все остальное…»

ЗАДКО. А Дрылин в говне!

ХРИСТОЛЮБОВ. Уплыл…

БЕСПАЛОВ. Приплывет, говно возвращается…

Входит Дрылин.

ДРЫЛИН. Вы о ком??? О Ерошкине?

СЕРЫЙ. Дрылин, закнись!

ЗАДКО. О тебе.

ДРЫЛИН. Как это???

СЕРЫЙ. Да вот так. Мужик из Чудиново приезжал. Говорит, у них в селе молебны и службы… А поп как сырочек в масле катается.

ДРЫЛИН. В Чудиново???

СЕРЫЙ. Ты дурочку нам не валяй. Приписками занимаешься, падла?!

ДРЫЛИН. Я… дак я…

СЕРЫЙ. Заткнись!!! Ты думал, мы не узнаем?!

ДРЫЛИН. Товарищи, я… В Чудиново… там первым делом… Там крестный ход… Был… Я с третьим отрядом… Всех уложил!

ДУБЕНКО. Нажрался, и чувства поперли…

ДРЫЛИН. Не-не! Я был как стекло… Я самолично… Товарищ Серый!. Вот этой железной рукой! У попа башка на куски разлетелась! Жах-жах! Вот те крест! Видел я!

Пауза.

ЗАДКО. Крестится, контра… Видали?

СЕРЫЙ. Вот теперь ясно все.

ЗАДКО. Есть предложение – Дрылина расстрелять. Чтоб не повадно…

ДРЫЛИН. Братцы, что ж это такое!

ЗАДКО. Голосуем. Кто против?

Пауза. Никто не двигается.

ЗАДКО. Все - за.

ДРЫЛИН. Ребята!..

СЕРЫЙ. Товарищ Безбожный… Приведи в исполнение…

Христолюбов выводит Дрылина, молчание, за дверью хлопок.

Пьют чай.

СЕРЫЙ (Задко). Задко, дай сахарка…

Сидят, молча пьют чай.

Дубенко глядит в окно, вдруг достает револьвер и стреляет. Звон стекла. Летят осколки.

ЗАДКО. Придурок! Ты чо?!

ДУБЕНКО. Да голуби эти… (ногой открывает дверь, уходит.)

Молчание.

СЕРЫЙ. Ладно, поехали дальше.

Встают, берут оружие.

Подвал.

По звукам, стонам и шорохам можно догадаться, что здесь очень много живых людей, но они молчат. Совершенная темнота.

ГОЛОС ОТЦА НИКОЛАЯ (рассказывая соседу). …И повели меня как дикую собаку. Иду, а люди мои сидят по домам, выглядывают в окна… Страшно им, но интересно. Как же, их батюшку в грязи изваляли, подрясник содрали, и портки в крови как у отелившейся яловки… Главный этот намотал мои волосы на кулак, а младший дергает как козла за бороду. А я блеять не могу – зубы колотушкой выбили… Смешно им, забава, опустили человека до животной твари… Волочусь я, иду, не помню себя, вою как баба, а они сзади-то поддают, поддают, чтобы не лег… И реву: «Господи, помоги! Зачем нас оставил?!» Реву-то не за себя, а за людей моих, что с интересом выглядывают, и за этих вот, которые достоинство утеряли, радуются человеческому оскорблению. Подножку ставят, падаю в грязь, рыдаю, со свиньями поласкаюсь. Одна большая подлезла ко мне, легла рядом, дышит брюхом, лицо лижет… А эти смеются, сапоги ихние вижу, обычные, знаете, сапоги… И тут Господь мне дает сил, вдруг вижу все лучше, яснее… Солнышко светит, день очень пригожий… На руки привстаю, и примечаю среди народа мальчонку… Хороший такой, точь-в-точь ангел Благовещения с иконы наставника, он, мальчишечка этот у меня на клиросе пел… Бывало как запоет: «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небеси»… Да так, что думаешь, как же это Господь через дитя это чудо являет! Чудо небесное! И вот… Ведь бежит он ко мне со всех ног с полным ведерком, вот-вот расплескает, милый, бедный ты мой… А я пить хочу, во рту комья кровавые… Думаю, выпью воды, и отойду. А мальчик мой ко мне подбегает, становится рядом, чисто так, светло улыбается и… ведерко это мне на голову выливает. И в нем помои. Слышите? Простые помои. Да как он засмеялся, как засмеялся… И страшно мне сделалось за него, забыл я все истязания… Страшно за жизнь его, которая только вот-вот начинается… За сердце его, доброе, детское, в которое влез страшный червь. Только росточек пошел, и чернеет, чернеет… И ведь бывает так, когда слез уже нет, соль одна… И она, эта самая соль с кровью из глаз моих как стекло выходить стала… Темно стало, темно… И уж не видел я ничего, только слышал смех мальчишеский этот. (Пауза.) Как же жить они будут, и не сейчас, а через сто лет?..

Парк монастырского подворья.

Два бойца роют могилу для Дрылина.

ПЕРВЫЙ. Чо-то не то.

ВТОРОЙ. Да, блядь, копаем, копаем, а земля не убывает.

Устали, достают фляжку со спиртом, выпивают.

ПЕРВЫЙ. Надо шибче копать.

Копают.

ВТОРОЙ (копает, черенок лопаты хрустнул). Лопата накрылась…

ПЕРВЫЙ. Видать, Дрылин не хочет.

ВТОРОЙ. Дрылин не может хотеть. Дрылин – это покойник. Понятно?

Стоят, смотрят. Выпивают еще. Смотрят в яму, затем на тело Дрылина.

ПЕРВЫЙ. А чо это с лицом у него?

ВТОРОЙ. Улыбается, сука.

ПЕРВЫЙ. А чо это он???

ВТОРОЙ. Чо-чо… Да ни чо! Накрой ты его.

Накрывают.

ПЕРВЫЙ. Сапоги-то хорошие…

ВТОРОЙ. Сымем, давай.

Снимают сапоги.

ПЕРВЫЙ. Глянь, блядь!..

ВТОРОЙ. Копыта…

Смотрят на ноги Дрылина.

ПЕРВЫЙ. Копыта!!!

ВТОРОЙ. Не ори, ты, блядина!..

ПЕРВЫЙ. Копыта… Копыта…

ВТОРОЙ. Тише!

ПЕРВЫЙ. Откуда??? Откуда???

Смотрят друг на друга, спохватились, быстро снимают свои сапоги, смотрят на свои ноги, у них тоже вместо ступней копыта.

ВТОРОЙ (в ужасе на свои ноги). Сука!!!

ПЕРВЫЙ (испуганно, на свои ноги). Тимоха, чо это, а???

ВТОРОЙ. У тебя тоже?..

ПЕРВЫЙ (со слезами). Чо же делать-то, а?..

ВТОРОЙ. Не ссы, нам мерещится!

ПЕРВЫЙ. Как это???

ВТОРОЙ. Жрать надо меньше!

Быстро роют могилу.

ВТОРОЙ. Давай, быстро, давай!!!

Забрасывают тело землей.

Серый вытянулся во весь рост, спит на столе.

Падает лист бумаги. Внутри печки-буржуйки какое-то дыхание, словно уставший зверь дышит, запел низкими голосами мужской церковный хор. В кабинет входят сорок монахов, первый несет горящую голову старика, последний ведет под руки беременную мать Серого. Монах заботливо помогает ей лечь на пол.

Удар колокола. Начинаются схватки, мать Серого начинает рожать, ее стоны и прерывистые крики.

Серый открывает глаза, садится, не понимает.

В щель между дверью и проемом, в открытое окно и дыры в каменном полу лезут кости, позвонки, кисти рук – это мощи святых.

Вбегает синяя обезьянка с красной лентой, смеется. Серый подходит к матери, начинает принимать роды. Но появляется на свет не младенец, а кровавый брикет динамита. Серый поджигает его, заворачивает в полотенце и дает счастливой матери.

Монахи читают отходную молитву.

Взрыв.

Село Чудиново.

Церковь. Идет воскресная служба. Мужчины, старики, дети.

Входит Христолюбов. Идет к алтарю, расталкивая людей. Всходит.

ХРИСТОЛЮБОВ. Эй! Очистить всем помещение!!!

Пауза.

АЛТАРНИК. Служба у нас…

ХРИСТОЛЮБОВ. Постановление Губкома. Приказ. Сжечь вашу церковь. Слава богу, она деревянная.

НАСТОЯТЕЛЬ. Сжечь???

ХРИСТОЛЮБОВ. Сжечь. А ты, отец, с нами поедешь. Есть вопросы.

НАСТОЯТЕЛЬ. На все воля Божья…

ХРИСТОЛЮБОВ. Вас убивают, а вы снова мутите воду.

АЛТАРНИК. Люди! (народу). Люди! Он сказал «сжечь»?! Сжечь???

ХРИСТОЛЮБОВ. Сжечь к чертовой матери!

Народ стоит, молчит, ждет.

АЛТАРНИК. Люди, что ж вы…?!

НАСТОЯТЕЛЬ. Оставь их. Будем молиться.

Появляются красноармейцы с канистрами, льют керосин на пол, на алтарь. Люди оцепенели, смотрят, не двигаются.

ХРИСТОЛЮБОВ (народу). Товарищи, кто-то имеет что возразить???

Пауза.

Запах керосина, бряканье канистр. Командир Христолюбов выливает керосин на голову алтарника.

АЛТАРНИК. Отец, что же это…

НАСТОЯТЕЛЬ. Бог видит. Надо молиться.

ХРИСТОЛЮБОВ. Видит, говоришь? Может, проверим? (Людям.) Товарищи, сейчас мы узрим, есть бог или как. (Кричит вверх.) Бог!!! Слышишь меня?! Я – командир Безбожный, я пришел сжечь твою церкву! Я! Я!!! Если ты есть, дай знак своим шавкам и покарай меня прямо тут!!! Ну давай! Ну, давай, боженька! Давай, твою душу мать!!! (машет руками вверх.) Вот он я! Вот! Ну, давай!!! (театрально размахивает руками.)

Тишина. Ничего не происходит.

ХРИСТОЛЮБОВ (весело). Ну вот, нет ничего!

Удар молнии. Гром. Молния поражает Христолюбова. Тот замертво падает, теперь это обуглившаяся головешка.

Дым. Пауза.

Люди в ужасе бегут на выход. Огонь быстро охватывает церковь и канистры. Горящие красноармейцы выбегают следом, и катаются по земле перед церковью.

Кабинет Дубенко. Ночь.

Дубенко дремлет у печки-буржуйки, на стуле рядом револьвер. Внутри печки дышит огонь.

Сквозняк, открывается окно, влетает голубь, садится на подоконник, курлычет.

Дубенко просыпается от сквозняка, скидывает бушлат, садится, оглядывается, видит голубя. Осторожно, чтобы не спугнуть птицу, нащупывает револьвер, берет, медленно поднимает руку, целится, осторожно нажимает курок, осечка. Снова так же медленно взводит курок, нажимает осечка. Голубь взлетает на потолок, садится на люстру.

ДУБЕНКО (закуривает, Голубю.) Чего? Много курю? А как не курить? Курево нерв послабляет, я же с вами во сне не дымлю. Там у вас все по-другому. Согласен. Летали мы давеча. Вы сказали, - гляди, это наш рай. – Да, и точно, фонтаны там, статуи, народ приодетый, и вроде всем хорошо, а я на это гляжу, и чо-то в сердце неловко. (Голубю.) Вы просили меня счастьем делиться. Ну дак вот… значит это… Я утром с девкою был. Силой взял. Она не хотела. А потом ничего, ей по ходу понравилось даже. Она целкой была. Все хорошо. Но тока монашка. Монашка она. И забыть бы ее, а я не могу. Вы скажите, а если дальше чего, полюблю, даже свадьба какая-то… С девкой из бывших монашек? Женою чтобы моей? (Вверх, голубю.) Она же не враг, она просто баба. Вы согласны со мной, товарищ Карл Маркс??? (Голубю.) Товарищ Карл Маркс!

Голубь тут же слетает с люстры, и как коршун вонзает когти в лицо Дубенко, рвет глаза, бьет крыльями, Дубенко пытается скинуть голубя, не получается. ДУБЕНКО (отчаянно отбивается). Черт! Черт! Черт…!!!

Ночь.

Монастырский сарай. Березовый чурбан, рядом топор и колун. Пузырь самогона.

Два бойца на корточках ищут монетку на полу, находят.

ПЕРВЫЙ. Я - первый…

ВТОРОЙ. Выпьем, давай.

Выпивают.

ПЕРВЫЙ (скидывает сапог, кладет копыто на чурбан). Ну?..

ВТОРОЙ. Погоди… (достает белый халат одевает.)

ПЕРВЫЙ. Ты чего???

ВТОРОЙ. Так будет легче… Как доктор. Копыто мое, копыто твое.

ПЕРВЫЙ. Тебе и мене… По порядку.

ВТОРОЙ. Ага, уговор… (глядит на ногу первого.)

ПЕРВЫЙ. Не ссы, братишка, давай!

ВТОРОЙ. Вырастут, думаешь?

ПЕРВЫЙ. Вырастут ноги… Еще будут лучше, чем раньше! Главно молитву сказать.

ВТОРОЙ. Выпьем еще.

Выпивают. Первый лежит, выставил ногу на чурбан, второй вливает первому самогон в рот.

Читают молитву:

ПЕРВЫЙ. «Господи мой, Владимир Ильич»…

ВТОРОЙ. «Господи Ленин…»

ПЕРВЫЙ. «Спаси меня…»

ВТОРОЙ. «Сохрани…»

ПЕРВЫЙ. «Рабу твоему»

ВТОРОЙ. «Товарищ Ильич…»

ПЕРВЫЙ. «Исцеленья…»

Пауза. Второй размахивается, со всей силы колуном бьет по ноге первого. Треск кости, кровь.

ПЕРВЫЙ. ………….!!!!!

ВТОРОЙ. Блядь… промахнулся…

ПЕРВЫЙ. ……………!!!!!!

ВТОРОЙ (растерянно). Щас, браток… потерпи… Топором еще надо… (отбрасывает колун, ищет топор).

ПЕРВЫЙ. ………….!!!

ВТОРОЙ. Браток… Щас… я… (поднимает топор, бьет по болтающейся на коже ступне, промахивается.)

ПЕРВЫЙ. Ггггггггггггггг…. (ползет в сторону в луже крови.)

ВТОРОЙ. Куда же ты… Стой… Потерпи… (рубит ногу, ступня первого отлетает). Ну вот, получилось! Теперь мне… (скидывает свой сапог, выставляет свое копыто.) Мне, мне!!!

Первый в крови без ступни нащупывает топор, дрожащими руками поднимает, бьет, и попадает между ног второму. Крики, кровь. Ползают в луже крови.

ПЕРВЫЙ (прерывисто). «Господи мой… Владимир…»…

ВТОРОЙ. «Ильич… Господи Ленин…»

Кабинет Серого. Зеркало разбито, стоит на полу в раме.

СЕРЫЙ, Задко и Беспалов, перед ними два бойца.

СЕРЫЙ. Бога говорите, видали?

ЗАДКО. «Бога»…

БОЕЦ. Там сверху был кто-то.

ДУБЕНКО. Мужик или баба?

ЕРОШКИН. Мужик. С бородой.

БЕСПАЛОВ. А дальше чего?

ЕРОШКИН. Долбануло. И крышка.

СЕРЫЙ. Ты Ерошкин в школе учился?

ЕРОШКИН. Учился…

СЕРЫЙ. Молния – это явленье природы. Две тучи сошлись, одна - мокрая, другая – сухая. Вот и разряды. Ты уяснил?

ЕРОШКИН. Так точно. А мужик сверху откуда?

СЕРЫЙ. Мужик? С мужиком разберемся. Идите.

Красноармейцы уходят.

СЕРЫЙ (Беспалову). Где поп? Свидетелей взяли?

БЕСПАЛОВ. Все разбежались.

СЕРЫЙ. Найти.

ЗАДКО. Граждане… Ой, блядь, товарищи! Предлагаю командира Безбожного посмертно наградить орденом. И похоронить как героя!

БЕСПАЛОВ. Тут жена его приходила. Просит товарища Безбожного отпеть.

ЗАДКО. Как «отпеть»???

БЕСПАЛОВ. Со священником. По церковски.

СЕРЫЙ. В подвал ее посадить, пусть воспитается.

БЕСПАЛОВ. Да я уже посадил. А ребята ее поставили раком. Пришли ночью туда, сначала охрана, а потом из отряда пять человек. Бедную бабу по кругу.

ЗАДКО. Вдову героя???

СЕРЫЙ. Нехорошо. Не по-ленински.

БЕСПАЛОВ. Пьяные были, всем стыдно теперь. Извиняются. (Пауза.) Тут еще двое… ноги себе поотрубали.

ЗАДКО. Зачем???

СЕРЫЙ. Пьяные были. Щас в лазарете.

ЗАДКО. Граждане… Ой, блядь…товарищи! Со спиртухой надо кончать!

СЕРЫЙ. Вот и кончай пятерых для урока.

ЗАДКО. Беспалов, ленты давай!

Задко и Беспалов уходят. Входит Дубенко.

СЕРЫЙ. Ну, как ты? Проспался? Хорошо отдохнул?

ДУБЕНКО. Три дня спал как убитый.

СЕРЫЙ. У доктора был? Чо говорит?

ДУБЕНКО. Нервишки.

СЕРЫЙ. «Нервишки»…

ДУБЕНКО. Нервишки.

Пауза.

СЕРЫЙ. Меня тут мамка крестила. Батя был молодой, его потом в цехе убило. Металл растопили, и печь взорвалась, а он рядом с горловиной стоял. Когда его домой принесли, на кровать положили, у нас мясом запахло. Мясом отца. Жареным мясом. Невкусным. Он еще два дня умирал, и кричал: «Помогите». Помню, он уже выть перестал, только шипел, а мы с мамкой молились. И так мне было жалко батю, что я Бога просил: «Господи, спаси его, а взамен забери меня с братьями!» Но отец умер… А скоро братья погибли. Рыбачить пошли, сели в лодку, ветер, и все. А я жить остался. Живу вот, живу… Неправильно все… Ой, неправильно… (Пауза.) Ничего, мракобесов дожмем и на курорты завалимся.

ДУБЕНКО. Поеду на склад. Патроны как семечки быстро идут. Там уж ругаются. Говорят, надо вешать учиться…

СЕРЫЙ. Научимся, люди толковые.

Пауза.

ДУБЕНКО. Сам-то как?..

СЕРЫЙ. Ты про чо?

ДУБЕНКО. Да про ЭТО.

Пауза.

СЕРЫЙ. Отлично…

ДУБЕНКО. «Отлично»?

СЕРЫЙ. Отлично!

Пауза.

ДУБЕНКО. А чо зеркало разбито?

СЕРЫЙ. А-а… я тут брился…

ДУБЕНКО. Брился?

СЕРЫЙ. Да, брился…

ДУБЕНКО. Понятно. (Идет на выход.)

Пауза.

СЕРЫЙ. Стой! А для чего ты спросил?

ДУБЕНКО. Да я сам не бреюсь вторую неделю…

Пауза.

СЕРЫЙ. Боишься???

ДУБЕНКО. Боюсь.

СЕРЫЙ. Ты тоже видел ЕЕ???

ДУБЕНКО. Да. Видел. (Уходит.)

Ранее утро. Город. Комнатка на первом этаже.

ЖЕНА (глядит в окно, крестится, будит мужа). Вась… Вась! Не спишь?

МУЖ. А?..

ЖЕНА. Глянь!

МУЖ. Ну?..

ЖЕНА. Церковь-то! Церковь!!!

МУЖ. Какая церковь в четыре утра?!..

ЖЕНА. Вон, снова стоит!!!

МУЖ. Дура, у тебя всегда все стоит…

ЖЕНА. Посмотри! (толкает мужа.) Поднимайся!

МУЖ (смотрит в окно, долго, не понимает). Ее же… Взорвали! Вчера!

ЖЕНА. Чудо, Васенька, чудо… (крестится.)

Праздничный звон колокола.

Удивленный народ собирается на площадь, смотрит на церковь. Многие крестятся и встают на колени.

Из разных частей города слышен колокольный звон.

Всходит солнце и снова, тут и там, засверкали купола ранее уничтоженных церквей.

По улице быстро идет СЕРЫЙ, на ходу надевает портупею, за ним Беспалов и Рубашкин с заспанным лицом.

БЕСПАЛОВ. Взрывал… Я клянусь…

СЕРЫЙ. Да видел я, видел! Гора кирпичей на три улицы… Ночью тут шел… (Останавливается, глядит вверх на купол церкви.)

БЕСПАЛОВ. Три ящика динамита, и шашек в каждый притык…

СЕРЫЙ. Не могли же они за ночь отстроить!

БЕСПАЛОВ. Кто – они?..

СЕРЫЙ. Кузьмич, ты же бывший церковник!

РУБАШКИН. Это – силы небесные.

СЕРЫЙ. Конкретней!

РУБАШКИН. Ангелы и херувимы.

СЕРЫЙ. И много их?

РУБАШКИН. Девять чинов.

СЕРЫЙ. Это которые с крыльями что ли?.. Ты ж сам говорил, бога нет!

РУБАШКИН. Нет…

СЕРЫЙ. Ну?!!

Из левого проулка выбегает Дубенко, с моста летит Задко, оба кидаются к СЕРЫЙу.

ДУБЕНКО. Сретенская… на Кузнечной!

ЗАДКО. Алексия на Болотной!

ДУБЕНКО. Храм у моста!

ЗАДКО. Церковь в Филипповке!

ДУБЕНКО. Снова!

ЗАДКО. Везде!

ДУБЕНКО. Все!

ЗАДКО. Стоят!

СЕРЫЙ. Заткнитесь!!! Сам вижу!

Церковный звон, Серый и его люди стоят, изумленно оглядываются.

В город входит слепой с палкой.

КОНЕЦ ПЕРВОГО ДЕЙСТВИЯ

ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ

Чрезвычайка. Кабинет Беспалова.

Голый, худой старик привязан к столу ремнями, пот, огромные синие кровоподтеки. Ерошкин старательно бьет старика.

ЕРОШКИН. Ты бог или нет?! Бог, да?! Бог или нет?! Бог?! Кто?! А?!

Беспалов сидит на подоконнике, ест из котелка, смотрит. Ерошкин разбегается, бьет старика ногами в грудь, тот падает.

ЕРОШКИН. Кто ты такой?! Говори!

Старик открывает глаза, беззвучно читает молитву.

БЕСПАЛОВ. Молчит?

ЕРОШКИН. Сука немой…

БЕСПАЛОВ. Тупой ты, Ерошкин. (подходит к старику, нагибается, тихо.) Если ты бог… Ты не умрешь. (Оперся коленом в пол, медленно втыкает нож в грудь старика.)

Старик охнул, и замер. Глаза остекленели.

ЕРОШКИН. Чо, а?..

БЕСПАЛОВ. Сдох.

ЕРОШКИН (сплюнул). Весь день с ним валандался… значит, не бог?

БЕСПАЛОВ. Бог вечен, а этот...

ЕРОШКИН. Падла, а ведь борода как у бога…

БЕСПАЛОВ. Жалко дедка.

ЕРОШКИН. Сам виноват. На хера по городу с палкой шароебился?!

БЕСПАЛОВ. Убери.

Ерошкин уносит старика за ноги.

Входит Дубенко, несет на руках тяжелые пачки динамитных брикетов, устал, складывает к стене.

ДУБЕНКО. Шашки привез и динамита телегу…

БЕСПАЛОВ. Чо, опять все по новой взрывать?

ДУБЕНКО. Все под чистую.

БЕСПАЛОВ. А батюшек???

ДУБЕНКО. Кто воскрес – я уже расстрелял.

БЕСПАЛОВ. Надо глубже их зарывать, чтоб опять наверх не полезли.

ДУБЕНКО. А это чего? (Поднимает с пола икону.)

БЕСПАЛОВ. Старикова иконка. Народ говорит, чудотворная…

Глядят на икону.

ДУБЕНКО (бросает икону на пол, подпрыгивает-приземляется, разбивает сапогами). Сссука!

Дерево разлетается по углам.

Кабинет Серого.

СЕРЫЙ сидит за столом, на глазе лупа часовщика, ковыряет шилом икону. Задко у окна лузгает семечки.

ЗАДКО. Помню в цирке, там клоун ревел… У него возле глаз шланги были и помпа в трусах… Ему руку в трусы, а у него слезы фонтаном!

СЕРЫЙ (переворачивает икону, глядит на свет). В трусы, говоришь? (ковыряет икону, соскребает краску ножичком). Тут шланга нету. А она, гадина, плачет и плачет…

ЗАДКО. Да это не слезы!

СЕРЫЙ. А чо?

ЗАДКО. Да смола или ссака.

СЕРЫЙ (пробует на вкус). Соленое чо-то…

ЗАДКО. Да как не противно тебе!

СЕРЫЙ. Смола из сучков, а тут деревяшка ровная, гладкая… (Разглядывает.) Если моча, то должна быть пизда или хуй... (Отдергивает руку.) Сс-сука!

ЗАДКО. Чего?

СЕРЫЙ. Нагрелась! Блядь, как утюг! Обжегся, гляди… (Показывает.)

ЗАДКО. Ты руку перебинтуй, вдруг там чего…

СЕРЫЙ. Чего?

ЗАДКО (достает топор, рубит икону). Вот тебе, манда чудотворная! Вот! Вот! Вот! Все.

Глядят на пол.

СЕРЫЙ. Срастется опять…

Ждут. Глядят на щепки.

ЗАДКО (с интересом). Глянь, начинается…

Улица. В стороне две женщины на лавке, сидят, смотрят на храм.

ПЕРВАЯ БАБА. Чо невеселая, Фекла? Храм же воскрес! Прямо из мусора!

ВТОРАЯ. Воскрес…

ПЕРВАЯ. На службу ходила?

ВТОРАЯ. Ходила…

ПЕРВАЯ. Опять стояла, молилась?

ВТОРАЯ. Молилась…

ПЕРВАЯ. Бога просила?

ВТОРАЯ. Просила.

ПЕРВАЯ. Я тоже молилась, и тоже просила.

ВТОРАЯ. И чо?

ПЕРВАЯ. Ничего… Ни мужа бог не вернул, ни коровы.

ВТОРАЯ. Корова у тебя старая была, да и муж никакой…. А вот у меня сынок был лучший на свете. Я уж поверила, что он с того света вернется как отец Николай нынче вернулся.

Через площадь идет отец Николай.

ПЕРВАЯ. Видала, скачет как огурец…

ВТОРАЯ. С глазами, красавец. Будто и не убивали.

СВЯЩЕННИК (проходит мимо). Бог в помощь, родные! Вечерняя скоро! Давай, бабоньки, заходите! (Уходит в ворота.)

ПЕРВАЯ. Чо ж ты не идешь?

ВТОРАЯ. Ноги болят.

ПЕРВАЯ. У бога просила?

ВТОРАЯ (вздыхает). Просила…

ПЕРВАЯ. И чо? Даже ног не дает???

ВТОРАЯ. Не дает.

ПЕРВАЯ. Ну ты скажи… Это чо за бог-то такой?! Чудо тока своим!

ВТОРАЯ. Это - точно.

Чрезвычайка.

Слышно как на городских улицах взрывы то тут, то там.

Кабинет Серого. На стене из-под известки проступает изображение Святых.

Рубашкин, Беспалов и Дубенко. Задко лузгает семечки. Накурено. Ерошкин стоит виноватый.

СЕРЫЙ. Где маляр?! Я же сказал, стену сделать веселой!

ЕРОШКИН. Красил… Нельзя, говорит, из белой и черной веселье… Просит краски еще.

СЕРЫЙ. Ну дак найди!

ЕРОШКИН. А мы маляра уже расстреляли.

СЕРЫЙ. Сам, давай, мажь!

Ерошкин убегает.

ЗАДКО. Граждане!.. Ой, блядь… Товарищи! Дело такое… прямо скажем серьезное! Наш уезд борется за звание самого безбожного уезда губерни, а в это время невидимый враг насмарку все наши труды!

СЕРЫЙ. Задко, кончай эти семечки! Весь в шелухе!

ЗАДКО (утирается). Граждане!.. Ой, блядь… Товарищи! Невидимый враг снова построил тут все, но мы снова взрываем.

ДУБЕНКО. Взрываем, взрываем…

ЗАДКО. Я обратился в Губерню с вопросом, что делать с теми попами, кто дважды убиты, но снова живут. На это товарищ Кульков дал резолюцию – «убивать, пока не убьете».

СЕРЫЙ. Сжигали?

БЕСПАЛОВ. Сжигали. Снова идут.

СЕРЫЙ. Значит, надо сажать.

ДУБЕНКО. Мы сажаем.

СЕРЫЙ. Кузьмич, есть мысли про бога?

РУБАШКИН. Бога-то нет, но есть человек, он сам себе бог и сожитель.

СЕРЫЙ. Ты мне мозги не засерай, я тебе не народ! Говори мне про Бога.

РУБАШКИН. А что про него говорить? Бога нет, но есть чо-то такое…

СЕРЫЙ. Какое???

Рубашкин изображает руками что-то очень сложное и неопределенное.

ЗАДКО. Мы люди партийные! Невидимый враг не знает, что с нами народ и Ильич! А значит, победа будет за нами! И пускай невидимый враг делает все, чтоб нам навредить, мы…!

Портрет Ленина падает со стены. Все вздрагивают, в ужасе смотрят. Пауза.

СЕРЫЙ (переводит дыхание). Ерошкин… Ерошкин!!!

Вбегает перепуганный Ерошкин.

СЕРЫЙ (достает револьвер, тычет в лицо Ерошкину). Ерошкин!!!

ЕРОШКИН. Прибивал… Да он падает, сука… Ой, простите, товарищ Ленин… Падает… Падает каждое заседание!!!

СЕРЫЙ. Дай гвозди, я сам!

РУБАШКИН. Пойду я помоюсь… (Уходит.)

ЗАДКО. Я продолжаю, товарищи.

СЕРЫЙ крепко прибивает на гвоздь портрет Ленина.

ЗАДКО. Мы найдем способ, как врага победить, потому что правда за нами. А правда в том, что бога нет, даже если он нам мешает!

ДУБЕНКО. Задко, ты дурак?

ЗАДКО. Дубенко ты дружишь с врагом.

ДУБЕНКО. Я???

ЗАДКО. Зачем крестик носишь, товарищ?

Пауза.

ЗАДКО. Вон, за рубахой…

ДУБЕНКО. Руки!

ЗАДКО. Покажи… Покажи!

ДУБЕНКО. Задко! (Пауза.) Кончай, Дубенко убьет. Не корми голубей.

Пауза.

БЕСПАЛОВ. Взрывай - не взрывай, это не церкви, а будто грибы после дождика…

ДУБЕНКО. Надо серьезно кумекать, ребята…

ЗАДКО. Решим. Щас решим.

СЕРЫЙ. Не надо.

ЗАДКО. Чего?..

СЕРЫЙ. А того, товарищ Задко, ты не любишь наших людей! Им доверять по совести надо.

ЗАДКО. Как???

СЕРЫЙ. Да вот так. Кины им крутить.

ДУБЕНКО. И столовые!

ЗАДКО. Точно!

СЕРЫЙ. А народ сам решит… Жрать ему или богу молиться.

БЕСПАЛОВ. Отлично.

ЗАДКО. За дело, товарищи! Перекур и вперед.

Задко и Беспалов уходят.

СЕРЫЙ и Дубенко курят, глядят на портрет Ленина.

ДУБЕНКО. Хорошо нарисовано.

СЕРЫЙ. Как живой… Чо это он, мигает нам чо ли?

ДУБЕНКО. Да не, муха насрала.

СЕРЫЙ. Крестик носишь, ага?

ДУБЕНКО. Да вчера вот одел… Дай думаю, мало ли…

СЕРЫЙ. Чего?

ДУБЕНКО. Да того…

СЕРЫЙ. Голуби?

ДУБЕНКО. Сны.

СЕРЫЙ. Сны - это плохо. (Расстегивает ворот, показывает крестик, шепотом.) Я вот тоже одел, а он почернел. Это нормально?..

ДУБЕНКО. Нормально.

СЕРЫЙ. Нормально…

Дубенко уходит.

СЕРЫЙ. Стой! (Пауза.) Я тебе хотел это… сказать, ты с этой монашкой полегче.

ДУБЕНКО. А чо?

СЕРЫЙ. Обрюхатится.

ДУБЕНКО. Как?

СЕРЫЙ. Да вот так, ребенка родит. Убивать же придется.

ДУБЕНКО. Ребенка?

СЕРЫЙ. Обоих.

ДУБЕНКО. На кой?.. Пусть живут.

СЕРЫЙ. Ты чо такой добрый?..

ДУБЕНКО. Да я может, жениться хочу.

СЕРЫЙ. Это что за семья будет такая??? Снизу Ленин, сверху Иисус? Говнище с повидлом?

ДУБЕНКО. Человек с человеком.

СЕРЫЙ. Это кто человек? Ты что ли? Мы, брат, не человеки. Мы – больше, чем люди. Мы – это МЫ.

ДУБЕНКО. Тебе это Ленин сказал?..

СЕРЫЙ. Нет.

Пауза.

ДУБЕНКО. Опять видел ЕГО?

СЕРЫЙ. Я ЕГО каждую ночь вижу. Тока закрою глаза, и ОН тут.

ДУБЕНКО. Улыбается?..

СЕРЫЙ. Да. Но не ртом, а как-то глазами. И смотрит так, будто хочет сожрать или…трахнуть меня.

ДУБЕНКО. Говорит???

СЕРЫЙ. Да, все что-то шепчет… (Беззвучно показывает губами.)

ДУБЕНКО. Бабу б тебе завести…

СЕРЫЙ. Мать против. Нельзя – говорит.

ДУБЕНКО. Она к тебе ходит?..

СЕРЫЙ. Да, ходит.

ДУБЕНКО. А врач?

СЕРЫЙ. Врач говорит – это нормально для вашей работы.

Поет патефон. Слышны залпы расстрельной роты.

СЕРЫЙ. Ладно, поехали.

Люди на пароме.

ПАРОМЩИК. Тока церкву рванули, я сразу к куче ее… Кирпич, мрамор хороший. А там уж соседи себе нагребают. Я быстро за братовьями, хватаем церковны вороты, их мне во двор постелить, а то козы грязищу разводят. Ну мы их домой дотащили, чугунные, блин, капитальные. И лицом их к земле, Богоматерью, чтоб козы на бога не срали. Песочком присыпал, как хорошо! Не вороты, а мостовая!

СТУДЕНТ. А вы чего взяли?

ПРАЧКА. Я? Дак решетки стояла, ждала.

ПАРОМЩИК. Алтарные, да?

ПРАЧКА. Точно, алтарные. А когда церкву рванули, решетка моя в базар улетела. Едва отыскала. На ней гимнастерки стирать хорошо.

МЯСНИК. А я два стекла там заприметил, толстые со крестами. До взрыва успел. Жене на веранду.

МОЛОЧНИЦА. А когда мы с мужем пришли, народ все доброе спер. Я рылась, ангелочка без ручки нашла деревянного, малышке своей в кровать положила. А муж утащил плиту под фундамен.

СТУДЕНТ. А вы доктор, чего?

ДОКТОР. Не знаю…

ПРАЧКА. Как «не знаю», женушка ваша, малахитову плитку несла.

ДОКТОР. Это не мне, это для утюга. Чтоб стоял, он горячий…

СТУДЕНТ. А утром?

ПАРОМЩИК. А утром-то, да!

ПРАЧКА. Церковь снова стоит, заливается!

МЯСНИК. Я гляжу – нет стекла…

ПАРОМЩИК. Ворота пропали…

ПРАЧКА. Решетка ночью ушла!

МОЛОЧНИЦА. Ангелочек исчез, а плита уползла из-за фундамена!

СТУДЕНТ. А у вас доктор, что?

ДОКТОР. Я не знаю…

МОЛОЧНИЦА. Как?! У вас же случился пожар…

ДОКТОР. Это не я, это утюг, плитка пропала…

ПРАЧКА. Чудо!

МОЛОЧНИЦА. Одни чудеса!

МЯСНИК. И церковь снова стоит, вся на месте. И одна и другая.

ПАРОМЩИК. Перли ворота, зря надсажались. Снова, собаки, на церкви висят…

СТУДЕНТ. Это не чудо...

ПАРОМЩИК. Это подлянка какая-то!

Старик идет по воде по пустынной реке.

ПРАЧКА. Глядите, опять этот старик…

МОЛОЧНИЦА (напугано). Чо он идет по воде???

ДОКТОР. Там мелко. Я сам в этом месте рыбачу.

Молчат, смотрят на старика.

Подвал.

Низкое, темное и сырое помещение. Земляной пол, каменный потолок с каплями влаги. В углу на камешке горит свечка.

В подвале неясное море человеческих фигур: здесь в тесноте лежат, стоят, сидят священники, огонь свечки освящает пять десятков голов, а в углах еще и еще люди, но их уже не разглядеть в густой темноте.

Кто-то в облачении – взят во время службы, кто-то в нижнем белье – схвачен в постели, кто-то в кровавых лохмотьях стонет от ран, а кто-то уже лежит неподвижно, и видно, что лохмотья были человеческой кожей.

В стороне от всех сидит старик.

Холодно. Под потолком пар от человеческого дыхания.

О.ПЕТР. Коз подоил, взял молочко, да и в храм. Зашел, меня там видят, и удивляются! – Вас же, - говорят, - батюшка расстреляли… - Да вот, - говорю, - всяко бывает, снова буду служить… - И только я за клирос, как опять врата открываются, и входят эти. Опять садят в ту же телегу.

О.ИЛЛАРИОН. Народ на покосы пошел. - «Отец, вы же тока воскресли! Куда вас опять?» - «Да на Советский курорт», - шучу. А солдат шутки не различает: «Да какой там курорт! Расстреливать снова везем».

О.НИКОЛАЙ (пытаясь согреться, тихо). …Все так же, как в прошлый раз, только страшнее…

О.ВЛАДИМИР. Это не Чудо, а что-то иное…

О.ПЕТР. Да-а-а… Где ж это видно, чтоб я, сельский священник, воскрес как Христос?!

О.СИМЕОН. Лукавый…

О.ВАСИЛИЙ. А вы помните там? Там, после смерти?

О.НИКОЛАЙ. Нет. А вы?

О.ВАСИЛИЙ. Все бело.

О.СИМЕОН. Как лист бумаги.

О.ГЕРМОГЕН. Все, как и написано: «И увидел я мертвых, малых и великих, стоящих пред Богом, и книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни; и судимы были мертвые».

О.СИМЕОН. Лукавый, вам говорю!

О.ВАСИЛИЙ. Зачем же! Все мы молились святителю Николаю…

О.ВЛАДИМИР. Да но сказано же: «Блажен и свят имеющий участие в воскресении первом: над ними смерть вторая не имеет власти»!

О.ПЕТР. В самом деле, если это чудо от Бога, зачем же мы снова тут?!

Открывается дверь.

БЕСПАЛОВ. Доброе утро, попы! Как спали?! Ну и вонь же от вас… (красноармейцу.) Ерошкин! Ведро хоть поставь, а то эти отцы срут возле двери. (Старику.) Ты!

Старик встает, идет.

Закрывают двери.

О.ВЛАДИМИР. Кто этот старик?

О.ВАСИЛИЙ. А он разве не с вами?..

Собор у моста, надпись «СТОЛОВАЯ».

Внутри собора: храм поделен на две части красной лентой. Справа - масса людей, патефон стоит на походной кухне, все люди на ногах, едят из тарелок.

Справа на меньшей части – одинокий священник у алтаря, молится перед иконой на коленях.

Скребут ложки в тарелках, кто-то закурил. Голубь вылетел в окно, летит за реку, туда, где другая церковь и на ней вывеска «СИНЕМАТОГРАФ».

На алтаре белая простынь, на экране веселое немое кино. Люди сидят на лавках, смотрят. Рубашкин крутит ручку проектора, счастлив.

За алтарем в «святая святых» два священника.

СТАРШИЙ (показывая на купель). Сливай воду.

МЛАДШИЙ. А как же крестить???

СТАРШИЙ. Никто не пришел.

МЛАДШИЙ. Придут???

Бряканье ложек, стрекот кинопроектора.

Двор «чрезвычайки».

Беспалов ведет впереди себя старика, заворачивают за угол.

БЕСПАЛОВ (старику). Стой!

Старик останавливается. Беспалов стреляет ему в затылок.

Подходят красноармейцы, держат под руки мясника.

БЕСПАЛОВ. Мясник?

МЯСНИК. Да…

БЕСПАЛОВ. Это на горе твоя лавка?

МЯСНИК. Да… То есть нет, она ваша!

БЕСПАЛОВ. Ерошкин, пилы, ножи, топоры?..

ЕРОШКИН. Тут.

МЯСНИК. Я прошу, у меня дети…

ЕРОШКИН. У всех дети. Ты в бога веришь?

МЯСНИК. Я? Зачем мне в бога верить? В бога верят одни старики, да и те давно умерли!

БЕСПАЛОВ. Вот лежит старый козел. Он очень вредный. Его сажают, он снова гуляет, его убивают, а он опять оживает. Разруби козла очень мелко.

МЯСНИК. Это же… человек…

БЕСПАЛОВ. Ты же мясник.

МЯСНИК. Я мясник…

БЕСПАЛОВ. Чем мельче, тем лучше.

МЯСНИК. А голову как???

БЕСПАЛОВ. В ведро положи. (Пауза.) Ерошкин, а все остальное раскидайте собакам!

ЕРОШКИН. Так точно!

Помещение Серого. Гудит басом огонь в печке-буржуйке.

Серый сидит перед свечой, пытается ее погасить, свеча не гаснет.

ДУБЕНКО. Не спишь?

СЕРЫЙ. Да вот, свечка… Я ее второй час погасить не могу. Горит и горит, понимаешь, зараза… (льет воду из стакана, свеча продолжает гореть.) Мы этого деда всяко пытались… И в проруби, и в огне, и в кирпич зарывали…

ДУБЕНКО (пробует погасить свечу). Вроде уж гаснет, а опять занимается…

СЕРЫЙ. Пальцы не жжет… Как игрушка – приятно. Попробуй.

Оба держат руки над огнем. Прислушиваются к гулу.

ДУБЕНКО. Слышь???

СЕРЫЙ. Это печка.

ДУБЕНКО. Печка???

СЕРЫЙ. Да.

Пауза.

ДУБЕНКО. Я съезжу домой на два дня. Свадьбу сыграю.

СЕРЫЙ. А нас не зовешь?

ДУБЕНКО. Не зову.

СЕРЫЙ. Это понятно.

ДУБЕНКО. У меня там брат и сестра.

СЕРЫЙ. Хорошие люди?

ДУБЕНКО. Хорошие.

СЕРЫЙ. Проснулся вчера, а мать держит в руках мой наган. Подходит. Молчит. Смотрит. Я думал, она грохнет меня. А она, знаешь, сделала что? Дуло в рот. Себя застрелила.

ДУБЕНКО. Задке рассказал?

СЕРЫЙ. Он, дурак, говорит, это призрак Антанты! Ему самому дочка мерещится. Она у него умерла до войны, когда он счетоводом работал. А сейчас она с того света папке семечек носит. – На, - говорит, - покорми голубей.

ДУБЕНКО. Вот и кормит.

СЕРЫЙ. Куда же деваться… А Ленин вовсе не спал никогда! Как родился, так и не спал ни секунды. Все думал и думал. А сон – это что? Классовый пережиток. Нам спать нельзя, нам счастье людей строить надо!

Входит Беспалов с ведром, из ведра идет яркий свет.

СЕРЫЙ. Я не лампу просил, а дрова!!!

Беспалов показывает ведро.

СЕРЫЙ (смотрит внутрь). Чудо-юдо какое-то… Ладно, оставь.

Беспалов уходит.

СЕРЫЙ дает знак Дубенко, тот достает из ведра голову старика. Голова ярко светится. Смотрят. Ставят на стол.

СЕРЫЙ (догадывается). Слушай, Дубенко! Да ведь это можно всю страну осветить! Электричеств не надо!

СЕРЫЙ. Согласен…

Разглядывают голову, щурятся от света.

СЕРЫЙ. Миллион этих голов развесить по всей нашей стране – вот и счастье готово!

ДУБЕНКО (разглядывает голову). Где тут свет убавляется???

Задний двор. Много телег с горами церковной утвари. Красноармейцы и мужики перебирают кости, сваливают в кучу.

Дворник управляет кострищем, подбрасывает в гору мощей новые кости. Старые, посеревшие от времени и пыли кости горят хорошо, потрескивают как дрова. Подходит бабка.

ДВОРНИК. Чо ты мамаша?..

БАБА. Дров мне. Начальник сказывал, тут вдовам дают.

ДВОРНИК. Бери, сколько влезет. (Указывает на кости.)

БАБКА. Березовых есть?

ДВОРНИК. «Березовых» нет, есть церковные, есть монастырские.

БАБКА. А лучше какие?

ДВОРНИК. Монастырские - постарей, пожарчей! Тока бошки-то не бери, они дымоход засоряют.

БАБКА. Кого???

БОЕЦ. Не боись, мать! (Накладывает старухе в тележку.) Эти дрова лучше всяких. Я вот теще три воза взял на зиму, вчера баню топили, жар такой, что святых выноси. Копоти нет, и приятно так пахнет.

ДВОРНИК. Моя бы воля, я бы мощами тока топил.

БАБКА (разглядывает). Да кого это, собачии кости?..

ТРЕТИЙ БОЕЦ (с костылем, без ноги). Людские.

БАБКА. Какие???

Входит мужик.

МУЖИК. Да не людские, а поповские! Не пугай ты народ! Не бойся, мать, возьми, а то расхватают.

Дворник дает мужику перевязанные веревкой кости.

БАБКА. Как аж этим топить???

МУЖИК. А ты эти вроде как руки клади вниз на подтопку, они как щепа горят, а сверху уж эти как они… ноги… (взваливает вязанки на спину.)

БАБКА (благодарно). Вот чудная власть, и дрова-то у них что ли чудные… Дай бог вам здоровья, ребяты!

МУЖИК (смеется). Ты старая, бога не поминай, а то хлопнут!

ВТОРОЙ БОЕЦ. Не ссы, мать, иди.

Старуха не понимает, глядит на кости-мощи, увозит тележку.

Входит Молочница.

МОЛОЧНИЦА. Дрова многодетным дают? Там объявленье.

Спустя несколько дней.

Кабинет Серого.

Все, кроме Задко. В углу сидит маленькое существо, похожее на обезьянку.

СЕРЫЙ. Прошу почтить минутой внимания память нашего друга героя Задко, павшего смертью.

Все молчат.

ДУБЕНКО. Убили?..

БЕСПАЛОВ (тихо). Семечкой поперхнулся…

СЕРЫЙ. Мужик приходил, говорит, на рынке темень настала.

БЕСПАЛОВ. Понятное дело! Башка-то погасла! Видать у нее зарядка закончилась! Я ее снял и мальчишкам отдал! Пусть футболом гоняют. Порвут, ненадолго!

СЕРЫЙ. И отцы из земли не выходят, как уложили, так и лежат… Что ж! Поздравляю, товарищи! Чудо прикончено! Слово секретарю партячейки Ерошкину.

ЕРОШКИН. Граждане! Ой, блядь, товарищи! В церквах-столовках толпы народу! Все просят питание!

СЕРЫЙ. Корми…

ЕРОШКИН. Сожрали уж все!

СЕРЫЙ. Тогда фильмы крутите!

ЕРОШКИН. Все посмотрели! Новое просят!

СЕРЫЙ. Нет, так не пойдет… Пусть старое смотрят. Силой заставить. И пусть в очередь стоят.

ЕРОШКИН. А чтоб была очередь, оставить две церкви!

СЕРЫЙ. Да, сделать кино и хлебозавод. А все другие взорвать. Беспалов, заряды в наличии?

БЕСПАЛОВ. Три вагона пригнали.

СЕРЫЙ. Еще. В городе много народу. Меньше людей – меньше заботы... Начните с богатых. Патроны?

БЕСПАЛОВ. В наличии.

В углу завыло и забилось жалкое существо.

СЕРЫЙ. Это кто… обезьянку принес???

ДУБЕНКО. Я... Она жена моя.

СЕРЫЙ. Обезьяна???

ДУБЕНКО. Монашка.

СЕРЫЙ. А что она синяя???

ДУБЕНКО. Свадьбу сыграли… Я из нее боженьку выбил, теперь уж совсем наш человек!

СЕРЫЙ. Совет да любовь… Поздравляю обоих…

Маленькое, избитое и жалкое существо корчит рожи, ужимки, истошно завыло.

Беспалов и Ерошкин испуганно глядят.

СЕРЫЙ. Ну ладно, дальше поехали… (Ерошкину и Беспалову.) Чо встали?! Взрываем! Взрываем!!!

Существо страстно целует Дубенко.

Бьют кувалдами колокола. Взрывы. Взрывы.

Пустота. Появляется старик.

НАШИ ДНИ

Старик сидит на паперти нового храма.

Тут и там в городке слышен колокольный звон новых церквей.

У храма большая толпа людей. Перед ступенями красная ленточка и микрофон.

Появляются чиновники, телохранители и духовенство.

ГЛАВНЫЙ ЧИНОВНИК. Товарищи!.. Ой, бл… Граждане! Слово мэру нашего города!

МЭР СЕРЫЙ (откашлялся, смотрит на часы). Дорогие жителя и жители нашего города… За последнее время нами восстановлено много монастырей, церквей и детских садов. Хорошие темпы, но этого мало. Работы у нас впереди завались. Мы боремся за звание самого духовного района. Не хочу говорить пустые слова, но скажу откровенно… Я всегда на ночь молюсь. Я всегда в Бога верю. Потому что без Бога никак никуда. Без веры новую жизнь не построишь. Я верую, верую! Без веры нельзя! И поглядите, утром был дождик, плохая погода, а сейчас небо раздулось. Нам Бог всегда помогает, во всех начинаниях. Так что поехали дальше, с верой, друзья! (Берет ножницы, разрезает ленточку.)

ФОТОГРАФ. Секунду, граждане! Замираем!

Вспышки.

Духовенство, чиновники, люди – все вслед за мэром входят в ворота нового храма.

Старик сидит на паперти, в шапке гора монет.

Итак напиши, что ты видел, и что есть, и что будет после сего.[1]

Занавес

2015 г

[1] Откровение Иоанна Богослова, 1-19